Неточные совпадения
Запомнил Гриша песенку
И голосом молитвенным
Тихонько в семинарии,
Где было темно, холодно,
Угрюмо, строго, голодно,
Певал — тужил о матушке
И обо всей вахлачине,
Кормилице своей.
И скоро в сердце
мальчикаС любовью к бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась, — и лет пятнадцати
Григорий твердо знал уже,
Кому
отдаст всю жизнь свою
И за кого умрет.
Оказалось, что у Егора была семья, три
мальчика и дочь швея, которую он хотел
отдать замуж за приказчика в шорной лавке.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще
отдали ему одного
мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
Однажды
мальчик бросил мячик, он покатился мне в ноги, я поймала его и побежала
отдать ему, мисс сказала maman, и меня три дня не пускали гулять.
— Позвольте, Ламберт; я прямо требую от вас сейчас же десять рублей, — рассердился вдруг
мальчик, так что даже весь покраснел и оттого стал почти вдвое лучше, — и не смейте никогда говорить глупостей, как сейчас Долгорукому. Я требую десять рублей, чтоб сейчас
отдать рубль Долгорукому, а на остальные куплю Андрееву тотчас шляпу — вот сами увидите.
Лосев вынул записную книжку, а я нарисовал в ней фигуру
мальчика, вырвал рисунок из книжки и
отдал ему.
А ведь стоило только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо
мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды
отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», —
мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Я давеча, как вам прийти, загадала: спрошу у него вчерашнее письмо, и если он мне спокойно вынет и
отдаст его (как и ожидать от него всегда можно), то значит, что он совсем меня не любит, ничего не чувствует, а просто глупый и недостойный
мальчик, а я погибла.
Он тотчас же и прежде всего обратился к сидевшей в своем кресле супруге штабс-капитана (которая как раз в ту минуту была ужасно как недовольна и брюзжала на то, что
мальчики заслонили собою постельку Илюши и не дают ей поглядеть на новую собачку) и чрезвычайно вежливо шаркнул пред нею ножкой, а затем, повернувшись к Ниночке,
отдал и ей, как даме, такой же поклон.
Старший брат моего отца, умерший в 1813 году, имея в виду устроить деревенскую больницу,
отдал его
мальчиком какому-то знакомому врачу для обучения фельдшерскому искусству.
Вообще помещики смотрели на них как на отпетых, и ежели упорствовали
отдавать дворовых
мальчиков в ученье к цирульникам, то едва ли не ради того только, чтоб в доме был налицо полный комплект всякого рода ремесел.
Их, как и
мальчиков, привозили из деревни и
отдавали в ученье на четыре-пять лет без жалованья и тем прикрепляли к месту.
Евсеич
отдал нас с рук на руки Матвею Васильичу, который взял меня за руку и ввел в большую неопрятную комнату, из которой несся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, — комнату, всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом стояла, утвержденная на каких-то подставках, большая черная четвероугольная доска; у доски стоял
мальчик с обвостренным мелом в одной руке и с грязной тряпицей в другой.
Это было странное, лихорадочное время, хаос какой-то, в котором самые противоположные чувства, мысли, подозренья, надежды, радости и страданья кружились вихрем; я страшился заглянуть в себя, если только шестнадцатилетний
мальчик может в себя заглянуть, страшился
отдать себе отчет в чем бы то ни было; я просто спешил прожить день до вечера; зато ночью я спал… детское легкомыслие мне помогало.
Мальчик в штанах. Позвольте, однако ж! Про вас хуже говорят: будто вы совсем задаром душу
отдали?
Мальчик без штанов. Так то задаром, а не за грош. Задаром-то я
отдал — стало быть, и опять могу назад взять… Ах, колбаса, колбаса!
Мальчик в штанах. «Сказывал»! Но ведь и я вам говорил, что вы тому же черту задаром душу
отдали… кажется, что и эта афера не особенно лестная…
Одна женщина, лет 50, с черными глазами и строгим выражением лица, несла бинты и корпию и
отдавала приказания молодому
мальчику, фельдшеру, который шел за ней; другая, весьма хорошенькая девушка, лет 20, с бледным и нежным белокурым личиком, как-то особенно мило-беспомощно смотревшим из-под белого чепчика, обкладывавшего ей лицо, шла, руки в карманах передника, потупившись, подле старшей и, казалось, боялась отставать от нее.
А.П. Сухов был сыном касимовского крестьянина, умершего в 1848 году от холеры. Похоронив мужа, вдова Сухова пришла со своим десятилетним
мальчиком из деревни в Москву и поступила работницей в купеческую семью, а сына
отдала к живописцу вывесок в ученье, где он и прожил горьких девять лет: его часто били, много и за все.
Но тут и отец спохватился, схватил
мальчика за другую руку, ударил его по другой щеке и крикнул: — Миленький, не бойся, я тебя никому не
отдам.
— Голубчик Варвара Дмитриевна, чего я не узнаю! Я всех в уезде знаю. Как же, ведь это всем известно, что у них еще
мальчик дома живет, таких же лет, как этот. Отчего же они не
отдали их вместе в гимназию? Говорят, что он летом болен был, так один год отдохнет, а потом опять поступит в гимназию. Но все это вздор, — это-то и есть гимназист. И опять же известно, что у них была барышня, а они говорят, что она замуж вышла и на Кавказ уехала. И опять врут, ничего она не уехала, а живет здесь под видом
мальчика.
Их секли по очереди, не торопясь, пока они не сказали, что подкупил их Черепнин.
Мальчиков отдали отцу. Исправник сказал Вершиной...
В саду, за забором, утыканным длинными гвоздями, был слышен волнующий сердце голос Бори — хотелось перелезть через забор и
отдать себя покровительству бойкого
мальчика.
Его мамаша, Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и
отдать его в гимназию; и теперь
мальчик, не понимая, куда и зачем он едет, сидел на облучке рядом с Дениской, держался за его локоть, чтоб не свалиться, и подпрыгивал, как чайник на конфорке.
Моя сестра благодарит вас за поклон. Она часто вспоминает, как когда-то возила Костю Кочевого
отдавать в приготовительный класс, и до сих пор еще называет вас бедный, так как у нее сохранилось воспоминание о вас как о сироте-мальчике. Итак, бедный сирота, я люблю. Пока это секрет, ничего не говорите там известной вам «особе». Это, я думаю, само собой уладится, или, как говорит лакей у Толстого, образуется…»
— Самый красивый и умный
мальчик — это мой сын! Ему было шесть лет уже, когда к нам на берег явились сарацины [Сарацины — древнее название жителей Аравии, а позднее, в период крестовых походов, — всех арабов-мусульман.] — пираты, они убили отца моего, мужа и еще многих, а
мальчика похитили, и вот четыре года, как я его ищу на земле. Теперь он у тебя, я это знаю, потому что воины Баязета схватили пиратов, а ты — победил Баязета и отнял у него всё, ты должен знать, где мой сын, должен
отдать мне его!
Дедушка Еремей купил Илье сапоги, большое, тяжёлое пальто, шапку, и
мальчика отдали в школу. Он пошёл туда с любопытством и страхом, а воротился обиженный, унылый, со слезами на глазах:
мальчики узнали в нём спутника дедушки Еремея и хором начали дразнить...
Ежов нравился Фоме больше, чем Смолин, но со Смолиным Фома жил дружнее. Он удивлялся способностям и живости маленького человека, видел, что Ежов умнее его, завидовал ему и обижался на него за это и в то же время жалел его снисходительной жалостью сытого к голодному. Может быть, именно эта жалость больше всего другого мешала ему
отдать предпочтение живому
мальчику перед скучным, рыжим Смолиным. Ежов, любя посмеяться над сытыми товарищами, часто говорил им...
Другой раз он поднял у входа в лавку двадцать копеек и тоже
отдал монету хозяину. Старик опустил очки на конец носа и, потирая двугривенный пальцами, несколько секунд молча смотрел в лицо
мальчика.
Просила у Анны Анисимовны одного ее
мальчика в сыновья бездетная купеческая семья, обещала сделать его наследником всего своего состояния — Анна Анисимовна не
отдала.
Отец его — помещик, сосед моего отца. Он — отец — разорился, и дети — три было
мальчика — все устроились; один только, меньшой этот, отдан был к своей крестной матери в Париж. Там его
отдали в консерваторию, потому что был талант к музыке, и он вышел оттуда скрипачом и играл в концертах. Человек он был… — Очевидно, желая сказать что-то дурное про него, он воздержался и быстро сказал: — Ну, уж там я не знаю, как он жил, знаю только, что в этот год он явился в Россию и явился ко мне.
Я раздарил все мое богатство: голубей
отдал я повару Степану и его сыну, кошку подарил Сергевне, жене нашего слепого поверенного Пантелея Григорьича, необыкновенного дельца и знатока в законах; мои удочки и поставушки роздал дворовым
мальчикам, а книжки, сухие цветы, картинки и проч.
отдал моей сестрице, с которой в этот год мы сделались такими друзьями, какими только могут быть девятилетняя сестра с одиннадцатилетним братом.
Директор возвысил голос и с твердостью сказал, что увольнять казенных воспитанников по нездоровью или потому, что они станут тосковать, расставшись с семейством, — дело неслыханное: в первом случае это значит признаться в плохом состоянии врачебных пособий и присмотра за больными, а в последнем — это просто смешно: какой же
мальчик, особенно избалованный, привыкший только заниматься детскими играми, не будет тосковать, когда его
отдадут в училище?
Я не вытерпел наконец — и, тихомолком выскользнув из дому, принялся отыскивать того самого нищего
мальчика, которому я
отдал свои часы.
Я скоро нашел его: он с другими
мальчиками играл у церковной паперти в бабки. Я отозвал его в сторону и, задыхаясь и путаясь в речах, сказал ему, что мои родные гневаются на меня за то, что я
отдал часы, и что если он согласится мне их возвратить, то я ему с охотой заплачу за них деньгами… Я, на всякий случай, взял с собою старинный, елизаветинский рубль [Елизаветинский рубль — старинный серебряный рубль, отчеканенный при императрице Елизавете Петровне (1741–1761).], весь мой наличный капитал.
— Да, — прибавил я все тем же деловым тоном, — я их
отдал. Тут есть такой
мальчик, очень бедный, нищий: так вот ему.
Так прожил он еще семь лет. Старшей дочери было уже 16 лет, еще один ребенок умер, и оставался мальчик-гимназист, предмет раздора. Иван Ильич хотел
отдать его в Правоведение, а Прасковья Федоровна на зло ему
отдала в гимназию. Дочь училась дома и росла хорошо,
мальчик тоже учился недурно.
— Тех, кто на рожон лезет, по-настоящему под суд
отдавать надо, — пробормотал Коростелев, не отвечая на вопрос Ольги Ивановны. — Знаете, отчего он заразился? Во вторник у
мальчика высасывал через трубочку дифтеритные палочки. А к чему? Глупо… Так, сдуру…
Монету тотчас же
отдали Якову, а образ стал переходить из рук в руки, — сначала
мальчик, напряженно улыбаясь, все протягивал за ним маленькую ручонку, потом нахмурился, завял, а когда солдат Милов протянул ему образок, — Яшутка небрежно сунул его в карман и куда-то исчез.
«Второй пункт, — сказал штурман. — Все вещи, за исключением трех ковров, на которых изображена охота с соколами, дарю Гарвею. Ковры
отдать Аяну,
мальчик любил их рассматривать».
Наивно глядя на меня, как будто уверенный, что я очень рад видеть его и слушать, он сообщил мне, что со своею женой он давно уже разошелся и
отдает ей три четверти своего жалованья; что живет она в городе с его детьми —
мальчиком и девочкой, которых он обожает, что любит он другую, вдову-помещицу, интеллигентную женщину, но бывает у нее редко, так как бывает занят своим делом с утра до ночи и совсем не имеет свободного времени.
Отца и матери я не помнил и вырос в семье дяди. У дяди и его жены была только одна дочь, и они любили меня как сына. Дядя по принципу воздерживался от проявлений нежности, которые считал вредными для
мальчика. Тетка, существо очень доброе и любящее,
отдавала мне весь избыток нежности, не уходивший на одну дочь, и я совсем не чувствовал своего сиротства.
В этом случае надобно вспомнить об Европе и об ее общественном мнении: не дальше, как прошлым летом, я, бывши в Эмсе на водах, читал в одной сатирической немецкой газетке, что в России государственных людей чеканят, как талеры: если
мальчика отдали в пажеский корпус, то он непременно дойдет до каких-нибудь высших должностей по военной части, а если в училище правоведения или лицей, то до высших должностей по гражданской части!..
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет в Адмиралтействе да свой кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников,
отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к
мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
— Решил я тебя,
мальчик, спасти, и вот тебе настоящий серебряный рубль, бери его, не бойся. Мне же
отдай твой фальшивый рубль, каковой я постараюсь сбыть, если на то будет воля Провидения, видевшего мою доброту.
Мужик и продал
мальчика за сто рублей. Барин
отдал деньги, взял
мальчика, завернул его в платочек и положил в карман. Барин приехал домой и говорит жене: «Я тебе радость привез». А жена говорит: «Покажи, что такое?» Барин достал платочек из кармана, развернул его, а в платочке ничего нету. Липунюшка уж давно к отцу убежал.
Она останавливается и смотрит ему вслед не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. Ах, как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей
мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она
отдала бы всю свою жизнь,
отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?
Я сразу весь плакон выпила. Противно было, но спать без того не могла, и на другую ночь тоже… выпила… и теперь без этого уснуть не могу, и сама себе плакончик завела и винца покупаю… А ты, хороший
мальчик, мамаше этого никогда не говори, никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди все ведь страдатели. А вот мы когда домой пойдем, то я опять за уголком у кабачка в окошечко постучу… Сами туда не взойдем, а я свой пустой плакончик
отдам, а мне новый высунут.
— Да? Он поступил лучше. Он предложил свои услуги и своей рукою, при соответствующем пении, перерезал
мальчику горло. Вас это удивляет? Но он сказал: лучше на себя возьму этот страшный грех и кару за него, нежели
отдам аду этих невинных глупцов. Конечно, такие вещи случаются только с русскими, и мне кажется, что и сам он был несколько сумасшедшим. Он и умер впоследствии в сумасшедшем доме.
— Он ошибся! — вскричал
мальчик, указывая пальцем на старого фокусника, — мой дядя ошибся. Это действительно девочка Тася, которая добровольно пришла к нам в труппу две недели тому назад. Она больна и ужасно было бы оставить ее в цирке… Берите ее и
отдайте матери! Дядя, сейчас же возвратите девочку её друзьям!